Цитаты Сальвадор Дали.

Навигация

Главная Кино и театр Спорт Писатели Искусство Музыка Наука Бизнес Государство Религия

Знаки зодиака

Цитаты Сальвадор Дали

Сальвадор Дали родился 11 мая 1904 года в испанском городе Фигерасе (Каталония). Его настоящее имя Сальвадор Хасинто Дали Доменч Куси Фаррес. Отец называл его Сальвадор, что в переводе с испанского означает "Спаситель".

Первый сын, появившийся в семье, умер, и родители хотели, чтобы второй стал их утешением, спасителем древнего рода. Как писал Дали в своем шокирующем "Дневнике одного гения": "В шесть лет я хотел стать поваром, в семь - Наполеоном. С тех пор мои амбиции неуклонно растут. И сегодня я жажду стать не кем иным, как Сальвадором Дали". Больше всего Дали любил самого себя, о таких людях говорят - Нарцисс. Он много говорил о себе, издавал личные дневники. Он был уверен в своей исключительности.

Полная биография Сальвадор Дали

Меня зовут Сальвадором — Спасителем — в знак того, что во времена угрожающей техники и процветания посредственности, которые нам выпала честь претерпевать, я призван спасти искусство от пустоты.

Я столько умею, что не могу допустить даже мысли о собственной смерти. Это было бы слишком нелепо. Нельзя разбазаривать богатство.

Дон Кихот был сумасшедший идеалист. Я тоже безумец, но при том каталонец, и моё безумие не без коммерческой жилки.

Искусство ни зачем не нужно. Меня же притягивают бесполезные вещи. И чем никчёмнее, тем сильнее.

Меня совершенно не трогает, что пишут критики. Я-то знаю, что в глубине души они любят мои работы, но признаться боятся.

Между мной и сумасшедшим разница только одна: сумасшедший думает, что он в своем уме, а я знаю, что я не в своем уме.

Механизм изначально был моим личным врагом, а что до часов, то они были обречены растечься или вовсе не существовать.

Я христианин и католик, но чтобы быть художником, ни того, ни другого не требуется.

Люблю журналистов! Они также способствуют кретинизации населения. И прекрасно с этим справляются.

Я совершенно нормален. А ненормален тот, кто не понимает моей живописи, тот, кто не любит Веласкеса, тот, кому не интересно, который час на моих растёкшихся циферблатах — они ведь показывают точное время.

Думаю, мне ничем не легче было родиться, чем Творцу — создать Вселенную. По крайней мере, он потом отдыхал, а на меня обрушились все краски мира.

У лени шедевров нет!

Несчастны нищие духом, ибо благие порывы связывают их по рукам и ногам.

Пейзаж – это состояние души.

Когда меня спрашивают, какая разница между полотном Веласкеса и хорошей фотографией, я отвечаю: «Семь миллионов долларов».

Сам я, когда пишу, не понимаю, какой смысл заключен в моей картине. Не подумайте, однако, что она лишена смысла! Просто он так глубок, так сложен, ненарочит и прихотлив, что ускользает от обычного логического восприятия.

Свобода – если определять ее как эстетическую категорию – есть воплощение бесформенности, это сама аморфность.

Будучи посредственностью, незачем лезть из кожи вон, доказывая, что ты посредственность. Это и так заметно.

Не старайся идти в ногу со временем, от времени никуда не денешься. Все мы – что бы ни вытворяли – поневоле современны.

Свобода вроде шпината – что-то вялое, без костей.

Простейший способ освободиться от власти золота – это иметь его в избытке.

Новую религию можно основать только с благословения банкиров.

Трансатлантические суда — это роскошные больницы для здоровых людей.

Элегантная женщина – это та, которая вас презирает и у которой нет волос подмышками.

Я никогда не мог разрешить роковой вопрос: где у меня кончается притворство и начинается искренность.

Дали бессмертен и никогда не умрет.

Ну выйдет человечество в космос — и что? На что ему космос, когда не дано вечности?

Смерть завораживает меня вечностью.

Уже наметились и губы, И в них несметной птицей – смех. Мне не посметь закончить грубо. А тонко – не суметь вовек.

У осени вкус к сладкому. К десерту Мы тоже приобщаемся По ложке. И кажется, что мармелад Под сердцем. И кажется, что конфитюр Под кожей. Так хочется забыть на миг Про горечь. И чудится, что жизнь для нас – Кондитер. Мы в этой осени замешаны На вздоре. Но в эту осень, ради Бога, Отпустите!

Кто там ко мне стучится? Что там опять скрипит? Вкрадчиво, как половица. Или… Просто опять не спится? Или память болит? Ящик в душе моей ветхой Забыли закрыть.

Нас не учите слизывать С предплечья Засахаренных фруктов Силуэты. Мы так легко друг друга Покалечим И нежностью, и знанием Ответов.

Не будь у меня врагов, я не стал бы тем, кем стал. Но, слава богу, врагов хватало.

Живопись — это сделанная рукой цветная фотография всех возможных, сверхизысканных, необычных, сверх эстетических образцов конкретной иррациональности.

Сюрреализм — не партия, не ярлык, а единственное в своем роде состояние духа, не скованное ни лозунгами, ни моралью. Сюрреализм — полная свобода человеческого существа и право его грезить. Я не сюрреалист, я — сюрреализм.

Я – живое воплощение поднадзорного бреда. Это я сам держу его под надзором. Я брежу, следовательно, я существую. И более того: я существую, потому что брежу.

Чувство банально по своей природе. Это низший природный элемент, пошлый атрибут обыденности. Когда меня обуревают чувства, я превращаюсь в форменного идиота.

Детство тянется к насекомым. Они любопытны, они порождают в душе тягу к насилию над собой и природой. А это уже – стимул к творчеству.

Только идиоты полагают, что я следую советам, которые даю другим. С какой стати? Я ведь совершенно не похож на других.

Любовь — это нечто неведомое, входящее через глаз и утекающее с кончика полового члена в виде капелек, срывающихся с него более или менее обильно. Любовь — это самая оглупляющая сила из всех, что только существуют в жизни человеческих существ. Оглупляющая до такой степени, что влюбленный впадает в трясучку и начинает пускать слюни. Пускать слюни, словно кретин.

Анархия при монархии — вот наилучшее государственное устройство. Монарх должен быть гарантом анархии.

Я уважаю любые убеждения, и прежде всего те, которые несовместимы с моими.

Революция как таковая меня вообще не интересует, потому что обычно завершается ничем, если не оказывается прямой противоположностью тому, что прежде провозглашала.

В наше время, когда повсеместно торжествует посредственность, все значительное, все настоящее должно плыть или в стороне, или против течения.

Хватит отвергать. Я принимаю. Хватит лечиться. Сублимируйте, то есть преображайте. Это мое любимое занятие.

Искусство — ужасная болезнь, но жить без неё пока нельзя.

Ум без амбиций подобен птице без крыльев.

Ошибка — от Бога. Поэтому не старайтесь исправить ошибку. Напротив, попробуйте понять её, проникнуться её смыслом, притерпеться к ней. И наступит освобождение.

Коммунизм неуклонно деградирует. Судите сами: Маркс был необыкновенно волосат, Ленин носил бороду и усы (хотя не столь пышные), Сталин только усы, а у Хрущева и того не было.

Всю жизнь моей навязчивой идеей была боль, которую я писал бессчетно.

Великие психологи и те не могли понять, где кончается гениальность и начинается безумие.

В своё время я сказал сюрреалистам: «Если вы действительно сюрреалисты, если вы такие романтики, — любите этот нынешний немецкий романтизм, этот всплеск подсознания! Любите Гитлера! Он — само безумие, сосуд, изливающий бред!

Безумие для меня весьма питательно, а произрастает оно из шутовства.

Нормальность ставит меня в тупик.

У вас прекрасный череп и высококачественный скелет.

Герой, если он настоящий герой, всегда сам по себе. Одно дело герой, другое — слуга.

Я высокомерен и многообразно порочен. Я – пособник анархии. Если уж я беру, то всегда перебираю. Все у меня переменчиво и все неизменно.

Я не принимаю наркотики. Я и есть наркотик.

Врагов я забрасываю цветами — в гробу.

— Это очень трудно — писать картины? — Это либо легко, либо невозможно.

Гитлер был законченный мазохист, одержимый навязчивой идеей развязать войну, с тем чтобы потом героически ее проиграть.

Я восхищаюсь Кантом. Из него я не понял ровным счётом ничего. Человек, написавший такие важные и бесполезные книги, был не иначе как ангелом.

Первый, сравнивший щеки молодой девушки с розой, наверняка, был поэтом; первый, повторивший это, вероятно, был идиотом.

Ирония — непременная эстетическая составляющая мышления.

Миру придется немного потесниться, и еще вопрос, вместит ли он гения!

Особенность моей гениальности состоит в том, что она проистекает от ума. Именно от ума.

Жизнь сурова…, но зато ее озаряет свет вечности.

Гала — единственная моя муза, мой гений и моя жизнь, без Гала я никто.

Слова для того и существуют, чтобы сбивать с толку. Если человек не может представить галопирующую лошадь на помидоре, он — идиот!

Искусством я выправляю себя и заражаю нормальных людей.

— Почему у вас часы растекаются? — спрашивают меня. — Но суть не в том, что растекаются! Суть в том, что мои часы показывают точное время.

Говоря про Галу, Сальвадор Дали Подчёркивал: «Ей предназначено стать моей Градивой, той, что идёт впереди, моей победой, моей женой. Но для этого она должна была вылечить меня — и вылечила… вылечила одной лишь гетерогенной, непокорной, неисчерпаемой силой женской любви, наделённой биологическим ясновидением, столь чудесно изощрённым, что по глубине своего проникновения и по практическим результатам оно далеко превосходило все триумфы психоанализа».

Произведение искусства не пробуждает во мне никаких чувств. Глядя на шедевр, я прихожу в экстаз от того, чему могу научиться. Мне и в голову не приходит растекаться в умилении.

Увидел — и запало в душу, и через кисть проявилось на холст. Это живопись. И то же самое — любовь.

Моя живопись — это жизнь и пища, плоть и кровь. Не ищите в ней ни ума, ни чувства.

Я всегда видел то, чего другие не видели; а того, что видели другие, я не видел.

Но где же оно, небо? Что оно такое? Небо не над нами и не под нами, не слева и не справа. Небо — в сердце человека, если он верует. А я не верю и боюсь, что так и умру, не увидев неба.

Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.

Коко Шанель говорила мне: «Человек-легенда обречен растворить себя в мифе — и тем освятить и укрепить миф». Сама она так и поступила. Выдумала себе всё — семью, биографию, дату рождения и даже имя.

Магия не в самих вещах, а в отношениях между обыкновенными вещами.

Предел тупости — рисовать яблоко как оно есть. Нарисуй хотя бы червяка, истерзанного любовью, и пляшущую лангусту с кастаньетами, а над яблоком пускай запорхают слоны, и ты сам увидишь, что яблоко здесь лишнее.

Когда кончится время «измов», настанет эра личностей. Твое время, Сальвадор.

Политика, как рак, разъедает поэзию.

Рядом с историей политика — не более, чем анекдот.

Терпеть не могу длинных книг, этих пространных батальных полотен. Мысль должна быть сгущенной до предела и разить наповал.

Раз я не обладаю той или иной добродетелью, мне причитается компенсация.

Обратить свою внутреннюю растерзанность в наслаждение — искусство высочайшее. А делается это так: надо заставить мир жить твоей жизнью, тосковать твоей тоской. Очень давно я чисто инстинктивно сформулировал жизненное кредо: надо заставить других принять мои странности как должное и нужное — и человеческое сочувствие избавит меня от тоски.

Я до неприличия люблю жизнь.

У меня давняя дружба со смертью. Не исключено, что когда она придет, я скажу ей: «Присядьте, отдохните! Может быть, выпьем шампанского?» Я ведь в глубине души трус.

На днях я услышал такой диалог: — Вы гомосексуалист? — В некотором роде — да. Что касается умственого уровня, я предпочитаю иметь дело с мужчинами.

Я иду, а за мной толпой бегут скандалы.

Я не верю, что Дали умрет. Этого просто не может быть.

Я боюсь смерти. Боюсь самолетов, автомобилей. Взойдя на корабль, я первым делом ищу спасательный круг.

Я относительно умен. Весьма относительно.

Всё, что я обещаю, я делаю — когда-нибудь. Всё, что хочу, сбывается — рано или поздно.

Через века мы с Леонардо да Винчи протягиваем друг другу руки.

Добровольного идиотизма я не понимаю.

Если нам что-нибудь и интересно, так только чудо.

Человека надо принимать как он есть: вместе со всем его дерьмом, вместе со смертью.

ЮНЕСКО следует разработать программу сохранения кретинов — это вымирающий вид.

Всё красивое должно быть съедобно!

Я бы не купил ни одну из своих картин.

Бретон искал золото, а я — нашел.

Если все время думать: «Я — гений», в конце концов станешь гением.

Могу давать великолепные уроки живописи. А также кройки и шитья.

Смешно и подумать, что Гитлер мог выиграть войну. Что бы он делал с этой победой?

Пока весь мир разглядывает мои усы, я, укрывшись за ними, делаю свое дело.

С годами я хорошею.

Любить женщину всей душой не стоит. А не любить — не получается.

От скульптуры мы вправе требовать как минимум одного — чтоб она не шевелилась.

Самые жестокие существа на свете — дети. Их готовность убить и надругаться не знает себе равных.

Я только тем и занимаюсь, что порчу свои картины. И потом говорю «сделал, что хотел».

Почему-то никого, кроме меня, не волнует обратная сторона вещей. Вот, к примеру, тень. Хотелось бы понять, в каких отношениях она с тем, что ее отбрасывает, и вообще — что она такое.

Я за монархию, ибо такова моя королевская воля.

Трудно агитировать короля за монархию.

Бежать впереди истории гораздо интереснее, чем описывать ее.

По мне, богатеть не унизительно, унизительно умереть под забором.

Моя орфография повергла отца в транс. Как-то я сделал четыре ошибки в слове «революция». И отец произнес знаменательную фразу: «Ничего не поделаешь. Он умрет под забором».

Я понятия не имею, беден я или богат. Всем распоряжается моя жена. А для меня деньги — мистика.

Когда все гении перемрут, Я останусь в гордом одиночестве.

Геройство — это мой род занятий.

Скромность — мой природный изъян.

Я благодарен судьбе за две вещи: за то, что я испанец, и за то, что я — Сальвадор Дали.

Обожаю умных врагов.

Играя в гениальность, гением не станешь, разве что заиграешься.

У меня был девиз: главное — пусть о Дали говорят. На худой конец, пусть говорят хорошо.

— Дон Сальвадор, на сцену! — Дон Сальвадор всегда на сцене!

Страдая, я развлекаюсь. Это мой давний обычай.

Каков я на самом деле, знают считанные единицы.

Нужно было возвращаться к традиции и в живописи, и во всем остальном. Все прочие пути ведут в тупик. Люди и так уже разучились рисовать, писать, слагать стихи. Искусство неуклонно сползает все ниже и ниже и становится все однообразнее, ибо ориентируется на единые международные образцы. Уродливо и бесформенно — вот главные характеристики такого искусства, вот симптомы недуга.

Какую бы чушь ты не нес, в ней всегда есть крупица правды. Горькой правды.

Я анатомирую случай.

Вы пренебрегаете анатомией, рисунком, перспективой, всей математикой живописи и колористикой, так позвольте вам напомнить, что это скорее признаки лени, а не гениальности.

Комар, ранним утром впивающийся вам в ляжку, может послужить молнией, которая озарит в вашем черепе неизведанные ещё горизонты.

Вам также будут интересны: